Рассказы Валентины Горняковой

Валентина Горнякова когда-то жила в Байките, а сейчас она на пенсии. Живет с мужем в городе Сокол Вологодской области. Путь к вере для нее был долгим. Здесь вы сможете прочитать два ее рассказа. Она выпустила несколько своих книжек. В них просматривается простота, душевность и мудрость. Это как раз те качества, которых нам, увы, порой так не хватает в нашей многомятежной жизни...

 

+++

Цветы детства

1.

Уже несколько дней небо дышит зноем. Но на сорняки это никак не действует - они буйно заполоняют грядки. К вечеру, обессилев от работы на жаре, укрываюсь в доме - там немножко прохладнее. Освежаюсь водой из-под крана, ужинаю, отдавая предпочтение холодной окрошке, чай не пью, чтобы не разомлеть.
Солнце, наконец, скрывается за красно-коричневой крышей соседского двух-этажного особняка, рядом с которым наш дом смотрится точно гномик около молодого богатыря. Пусть так, зато он, в отличие от новостройки, утопает в цветах.
Встряхнув усталость, иду купать зелёных питомцев. Они тоже, задыхаясь от духоты, ждут живительной влаги.
Кланяются мне любимые космеи на длинных ножках. Их, хрупких и незамысловатых, очень любила моя бабушка, от неё любовь передалась и мне.
Как же давно я знакома с этими цветами и как много они мне напоминают…

 

2.

У бабушки эти цветы всег-да росли прямо в огороде. Картошка, а рядом - космеи: розовые, белые, бордовые. Мне разрешали заходить сюда одной, зная, что без спросу ничего не трону. И вот однажды, вдоволь налюбовавшись на голенастенькие цветы, я стала с ними беседовать: «Какие же вы красивые и высокие! Я тоже скоро вырасту и через год пойду в школу», - говорила, поглаживая яркие венчики, а некоторые, не утерпев, целуя.
Космеи слушали, и будто бы понимающе склоняли нарядные головки. Мне от этого было легко и отрадно. И вдруг неожиданно осенила мысль: хорошо бы и бабушку порадовать. Она человек занятой, появляется в огороде в основном для работы: с лопатой, с лейкой, с граблями. Ни разу не видела, чтобы, подобно мне, бабушка наблюдала бы за мушками-букашками, копошащимися на лепестках или за пчёлами, которые любят заползать в самую цветочную сердцевину.
Долго не мешкая, я решила сделать букет. Чтобы не заниматься ответственным делом среди кустов картофеля, с трудом, но всё-таки вытаскиваю немногочисленные цветы с корнями, устраиваюсь на травке и начинаю готовить подарок. Где обламываю, а где и отгрызаю стебли, прикладывая цветики один к другому. Готовый сюрприз несу в дом.
Увидев сорванные цветы в таком количестве, бабушка ахает.
- Ну и чего же ты натворила? Зачем сгубила такую красоту, кто разрешил?
От неожиданности теряюсь и тихо, уже со слезами, отвечаю:
- Тебе же некогда в огороде на них любоваться... Пусть дома... стоят.
И, обиженная укоризной, реву. А бабушка, взяв меня за руку, возвращает в огород. По пути черпает в литровую банку дождевой воды из бочки и еле-еле впихивает туда букет.
Уныло оглядывая выдранные с корнями космеи, расстраивается, качая головой.
- Унесём цветы, полюбуемся дома три-четыре дня и выбросим, завянут они. А если бы росли, то веселили бы нас до самой осени. И народ радовался бы: кто красоту-то не любит? В следующий раз не губи, пусть цветут на радость окружающим. Договорились?
Я понимаю, что прощена, слёзы высыхают. Подобрав оборванные корни, мы вместе относим их на растительную кучу и с цветами отправляемся в дом.
На всю жизнь я запомнила бабушкины уроки. А эти простенькие, кажущиеся хрупкими, на самом же деле живучие цветочки, сопровождали бабушку до самой её смерти.

 

3.

За воспоминаниями не заметила, как на небе появились тучи. «Неужели дождик?- подумала с надеждою. - Три дня назад так же попугало небо, однако не упало ни капли».
Продолжаю поливать, на очереди - георгины. Опрыскиваю их из лейки, а память снова уносит в детство...
Бабушка любила разные цветы, но предпочтение отдавала георгинам.
Двенадцать штук - они каждый год занимали весь палисад.
- Почему георгинов всег-да двенадцать? - поинтересовалась я как-то.
- По числу Апостолов, - ответила бабушка.
- А кто такие апостолы?- не поняла я.
- Ученики Христовы. Ходили они по земле и рассказывали людям о Сыне Божием Иисусе Христе. Как родился, зачем на землю пришёл, как предан был и как умер, а потом воскрес. Рассказывали и призывали к вере в Него. Из простого народа вышли те Апостолы, а стали великими святыми. Двенадцать их было, главных. В память о них и высаживаю георгины.
Про Иисуса Христа я уже немного знала от бабушки, а про Апостолов услышала впервые. Но краткий рассказ, видимо, запал в сердце и, сама не знаю почему, с тех пор стала называть наши георгины Апостолами. И с этими цветами тоже связана история...

 

4.

На бабушкиной улице умерла молодая, красивая девушка Мария. Марию любили все, и бабушка ходила с опухшими от слёз глазами.
«Собирайся, Варвара, Машеньку хоронить пойдём», - звала она. И взяв ведро, шла с ним к георгинам, начинала срезать самые красивые цветы.
Я плелась за ней и недоумевала, зачем это делает? Говорила, что красоту зря губить нельзя, а сама… Мне было жаль Апостолов, и я начинала всхлипывать.
- Что с тобою, детка? - бабушка приостанавливала работу.
- Ага, ты-то вот и губишь красоту, уже почти полное ведро Апостолов сгубила, - всхлипывала я.
- Варвара, да ты, никак, жадная? Это же для Машеньки.
- Машенька умерла и цветы умрут, - не унималась я.
- Не любишь ты Марусю, - в голосе прозвучало сожаление.
- Люблю! Люблю!- кричала не соглашаясь.
- Любишь, а цветочков пожалела. Стыд-то какой! Красоту нельзя губить понапрасну, а этим букетом мы с тобой в последний раз окажем любовь Машеньке. Больше ничем не сможем порадовать её, голубку, - заплакала она.
Я устыдилась своих слов и сама под бабушкиным присмотром аккуратно срезала красивый цветок, поставила его в ведро с водой. Двенадцать огромных георгинов прямо в ведре бабушка принесла к гробу Машеньки, а родственники покойной увезли их на кладбище.
Вернувшись домой, бабушка продолжила начатый разговор.
- Никогда ничего не жалей для других, - наставляла она. - Я со всеми цветами навсегда рассталась бы, лишь бы Маруся жила. А цветы я не сгубила, на них ещё полно молодых завязей-пуговичек, ты же видела. Все они расцветут и будут наши георгины краше, чем теперь. Даже святые Апостолы не осудили бы меня, так как сами жили для Бога и для людей.
Она подошла к окну с палисадом, долго смотрела на цветочные кусты и что-то тихо шептала. Может быть, молилась за Марусю?..

 

5.

Мы чаёвничали на крохотной, открытой со всех сторон, верандочке. Рядом цвели желтоголовые шафраны, тоже любимые. Только что политые, они истончали пряный аромат, высокие, вровень с перилами, они будто бы наблюдали за нашим чаепитием.
От непрестанной дневной суеты бабушка уставала, но это не умаляло её восторга: «Боже, какой чудный мир Ты создал! - вдохновенно выдыхала она. - Сберечь бы, чтобы и правнуки красоту Божию увидели». - И бережно касалась рукой тугой головки шафрана, на какое-то время замирая.
- Это разве весь мир? – встревал дядя, сын бабушки. – Вот поглядеть бы на кактусы, на пальмы всякие.
- Кактусы увидеть хочешь? - вскидывала брови бабушка. - Я же в прошлый год два выкинула, почто не смотрел-то? Нет, наши цветики российские нежнее, прямо к сердцу льнут, не то что колючки те. А белый свет везде красив по-своему, да не каждому чужое любо. Душе ближе своё, родное, - закругляла разговор, подливая чаю, который заварила с мятой.

 

6.

Цветы детства, цветы родины малой, цветы России... У каждого из нас они свои. У кого-то перед глазами ромашковые поля - белоснежные русские цветы, прекрасные в своей простоте. У другого в памяти поляны васильковые, в стольких песнях воспетые. А чьи-то души тоскуют, возможно, по буйным зарослям иван-чая, для них этот цветок олицетворяется с понятием Родины. Житель степей, скорее всего, отдаст предпочтение тюльпанам, которые весной ярким ковром устилают степи. Я же полюбила космеи, георгины, шафраны - любимые цветы моей бабушки. Видя их с детства, как могла не полюбить? 
По нашей городской окраине перед каждым домом красовались розаны и настурции, астры и флоксы, львиный зев и золотой шар. А взращивалось всё это и лелеялось бабушками, потому как родители работали, не покладая рук.
Они, российские наши бабушки, всегда тянулись к красоте и украшали как могли жизнь. Готовы были и горе любого человека разделить, о всяком, даже малознакомом, пролить слезу, каждого пожалеть и простить.
И вот уже второе поколение нашей семьи растит любимые цветы моей бабушки, памятуя и о святых Апостолах.

 

+++

Долгий путь

…День предстоял особенный. Боясь проспать, Павел даже завел будильник. Но еще рано, стрелки едва подползли к четырем.
Перекрестился, улегся на спину, понимая, что больше не уснет. После шести пора собираться в храм, так как первый утренний автобус отходит в семь. Дорога не ближняя, а опаздывать к исповеди нельзя.
Зато в запасе есть целых сто двадцать минут, чтобы под стук колес за окном вспомнить, переоценить прожитую жизнь и попросить прощения у Бога.

2.

Так же стучали колеса, когда Павел с женой впервые ехали отдыхать на юг. Только шум их тогда был не натужный, а веселый и манящий.
На месте без труда сняли комнатку с одним оконцем. В оконце заглядывал пышно цветущий куст розана.
Спозаранку, захватив с собою бутерброды, бежали к морю. Быстро пообгорели носы и плечи, но они упорно не уходили с пляжа, ведь Катюша мечтала появиться на работе с шоколадным загаром.
Еще зимой друзья посоветовали для отдыха тихую и солнечную Евпаторию, но поездка едва не сорвалась из-за неожиданной беременности жены. Заманчивые планы на лето грозили превратиться в несбыточную мечту.
Он заикнулся: если, мол, пожертвовать загаром, то и с животиком можно отдохнуть. У жены повлажнели глаза, она надула губы:
— Зачем вообще тогда ехать? Столько мечтала о море, а по пляжу в одежде буду ходить, да?
На весь вечер в квартире воцарилось неловкое молчание. Жена заговорила только перед сном:
— Может, аборт? Последний…
— Смотри, здоровью бы не повредить, — неуверенно пожал плечами он. Павлу тоже хотелось к морю, и голос выдал его. В нем, помимо сомнения, сквозило явное облегчение и согласие.

3.

Второй случай в их жизни, когда на свет просился ребенок. Просился, как им казалось, совсем некстати. Да ведь и в первый раз было не лучше.
Жили в то время на съемной квартире, стояли в очереди на жилье, но не первыми. Удача улыбнулась неожиданно. Оценив, видимо, усердие Павла в работе, ему предложили половину домика. Домик был на два хозяина, с небольшими приусадебными наделами для каждой семьи. Находился, правда, вблизи от железной дороги, но их это не пугало. Они были молоды, и желание своего угла перечеркнуло минус.
Радостные от подарка судьбы, скоренько переехали. Но через две недели ликования поубавилось: жилище от пола до потолка нуждалось в серьезном ремонте. Тут бы, засучив рукава, и приступить к делу, да занедужила Катя. Она почти не выходила из ванной комнаты, стены которой ощетинились чешуей старой потрескавшейся краски. Жену, ожидавшую ребенка, изводил токсикоз. От жалости к ней и у Павла ничего не клеилось. Посовещавшись, решили, что ремонт важнее. Сделают все, как у людей, а после и детей нарожают.
Так их первенец и не появился.
Через два года надумали впервые отдохнуть у моря. И вот вновь стоят перед выбором: отдых или ребенок? Выбрали Евпаторию.
Чудным был этот отпуск. Даже зимой часто вспоминали ласковое море, теплый песок со множеством ракушек и горячее солнце. А Катюша, как и мечтала, смотрелась привлекательной смуглянкой.

4.

Время шло, год сменялся другим, а дети больше не тревожили. Лет до тридцати супруги относились к этому спокойно. Когда пришло время и ребеночком обзавестись, решили обратиться к врачам. Однако длительное лечение не помогло.
Вот тут-то Павел и Катя запереживали. Жизнь «для себя» враз потеряла смысл, понеслась вскачь и промелькнула до обидного быстро.

5.

Умерла старшая сестра Павла. В родне никогда не велось разговоров о Боге, поэтому хоронили ее без отпевания. На могилке прямо и помянули, а потом и дома посидели. Вспомнили усопшую и выпили за нее.
Дети покойной за пару месяцев заботливо преобразили кладбищенский холмик, наскоро насыпанный при погребении. Деревянный крест, установленный в день похорон, удалили, считая, что кресты теперь «не в моде». Редко где увидишь на могилках… На месте же креста прочно утвердился тяжелый дорогущий памятник, с которого печально глядела их мать.
В один из вечеров Павел с женой только-только отпили чаю, как зашла племянница Ирина, дочь покойной сестры. Она была чем-то встревожена.
— Со мною работает одна верующая женщина. Узнала, что мы похоронили маму без отпевания, не одобрила и посоветовала отпеть ее не затягивая. Мама ведь крещеная. И еще чего-то можно в храме заказать, что ей поможет. Тетя Катя, сходить бы, а? — от самого порога обратилась она к тетке.
Павел к словам Ирины отнесся скептически:
— Твоей матери сейчас ничто не поможет. Это живые на что-то надеяться могут, да и то не всегда. А после смерти всё едино — сгнием и всё…
Но племянницу ни с того ни с сего поддержала Екатерина, и в ближайшее воскресенье женщины отправились в церковь.
Домой жена вернулась необычайно задумчивая.
— Ну, помогли чем-нибудь? — не сдержал он улыбки, глядя на ее серьезное лицо.
— Да, всё заказали, как положено: отпевание, сорокоуст. Сорок дней Церковь будет молиться за нее, а нам дома тоже надо молиться. Свечей вот купила, и земельки нам дали, — ответила довольная Екатерина, извлекая из сумки пакетик с чем-то серым.
— Какую земельку? Ты с ума сошла?! Несешь в дом невесть что! Куда ее девать-то будешь? — осерчал Павел. Улыбка сошла с его лица.
— По Православному обычаю посыплем земельку на могилу в виде креста… — растерялась от такого наскока жена. Павла это только больше разозлило.

— Ну скажите вы мне, какая польза сестре от ваших причуд? Ведь она все равно не встанет! Убери с глаз, чтобы я не видел, — брезгливо ткнул в сторону пакета.

Земельку Екатерина пристроила в уголке веранды, а на следующий день поспешила с племянницей унести ее на кладбище.

После этого случая его «половина» каждые две-три недели стала ходить в храм. Во взгляде ее появилось нечто непонятное, словно ей открылось что-то важное, о чем муж и не догадывается.

6.

Любил он проводить свободное время в гараже, где стояла какая-то техника. С железяками мог возиться без устали. Раньше жена упрекала, что ради железок оставляет ее в одиночестве. А теперь всё время, остававшееся от дел, отдавала книгам, которые покупала в церковной лавке. Однажды подошла с книгой к нему, он решительно отстранился:

— Читай, если нравится, а мне этого добра не надо. Не верю во все это, понимаешь?

— Не говори так, не навлекай гнев Божий, — испугалась супруга. — Рядом Он и все слышит.

— Ага, рядом, только никому не показывается. Почему никогда никто Его не видит? Покажи мне твоего Бога, если Он рядом, — завелся Павел.

Огорченная Екатерина замолчала, отошла к окну, за которым ажурно зеленел сквер.

— Кто мог это создать? — кивнула в сторону сквера.

— Люди посадили. Наверное, школьники, — ответил без колебаний.

— Школьники посадили саженцы деревьев, а они-то откуда взялись?

— Ты уж не тронулась ли, мать?.. И триста, и пятьсот лет назад деревья росли на земле. Природа их создала, кто ж больше? В школе-то, поди, учила? Или уж забыла все?

Павла удивила наивность жены, раньше за ней такого не замечалось.

— Нет, их создал Бог, — упрямо сказала та. И во взгляде была твердость.

— А вот космонавты твоего Бога не видели, — последовал раздраженный ответ. Но теперь Екатерина указала на его любимую летнюю куртку:

— А это кто сшил?

— Куртку что ли? В мастерской сшили, — ответил в недоумении, не понимая, к чему клонит супруга.

— Правильно. Я даже знаю, что сшила Семенова Нина. Вот видишь, если есть вещь, то есть и тот, кто ее создал. И так во всем: есть творение — есть и творец. А Творец небу и земле, солнцу, звездам и луне, горам, лесам и морям — Бог. И нас с тобою тоже Он сотворил. Неужели ты не понимаешь этого?

— С тобой свихнешься, — пробурчал Павел. То, что отстаивала жена, посеяло в нем какое-то тревожное ожидание. Спорить расхотелось, и он сбежал в гараж.

7.

Беда на семью обрушилась неожиданно. С некоторых пор Екатерина чувствовала недомогание, но старалась отмахнуться. Когда недомогание перешло в постоянную свербящую боль, поняла, что больницы не миновать.

Обнаружилась опухоль. Срочная операция положения не исправила, опухоль проросла в другие органы. Силы Екатерины быстро таяли. Тоскуя от холодной белизны больничных стен, от невозможности побыть перед смертью около мужа и в тишине помолиться перед иконами, больная упросила забрать ее.

Павел тоже не находил покоя в тоскливом ожидании неминуемо близкой утраты. Жалел супругу, что уходит, жалел себя, что остается без нее. Как существовать одному, не представлял и ответа на вопрос не находил.

Дома жена была внешне спокойной, много молилась. А однажды, уже потухшим голосом, попросила:

— Паша, похорони меня на дальнем кладбище, около церкви. Я понимаю, что далеко туда ходить. Но попроведаешь меня, а тут и церковь рядом. Зайдешь и свечечку поставишь. И кто знает?..

Замолчала не досказав, устало прикрыла глаза. А он с горечью подумал: «Катя-Катя, и всё-то ты о своем!.. Умираешь, а о храме забыть не можешь. Лучше бы надоумила, как мне-то теперь быть?»

Очнувшись от забытья, она вновь посмотрела на него. Не желая показать огорчения, он ответил:

— Всё сделаю, как просишь, но от церкви уволь. Не ходок я туда, а теперь и тем более. Чем заслужила ты такую болезнь? Уж так-то молишься своему Богу день и ночь, а вот надо же…

Судорожно вздохнув, жена слабо кивнула:

— Заслужила. Ты помнишь наших деток? Господь послал их нам, а я убила. Ребеночка нашего променяла на морской загар… А ты говоришь, заслужила ли.

Во все время болезни она почти не плакала. Может, оберегала его, чтобы вконец не впал в отчаяние?.. Сейчас же не сдержалась. По исхудавшему лицу заструились слезы. Павел промокнул их полотенцем, осторожно поправил подушку. Утомившись, жена смежила веки, а Павел осмысливал услышанное.

От себя не скроешь — и он сожалел о детях, которым не дали родиться. Сожалел, но гнал мысли, лишающие душевного покоя. Какой прок тужить о том, что не исполнилось? А вот Катя, видимо, не смогла или не захотела захлопнуть сердце перед раскаянием о загубленных детях.

— Если невмоготу будет, призови Николая Чудотворца. Великий святой никого не оставляет без помощи, — Павел очнулся от едва слышного голоса.

— Всё о своем, — вздохнул он и ничего не ответил, лишь погладил тонкую руку.

8.

Похоронил, как она и хотела, на дальнем кладбище, в другой части города. Каждую неделю спешил на могилу, но на церковь даже взгляда не кидал.

Но однажды с удивлением заметил, что к крепким воротам подворачивают не только старухи, как думал раньше, а и молодежь. Некоторые шли с ребятишками.

В ушах вновь зашелестел предсмертный голос жены:

— Придешь проведать меня, а тут и церковь рядом. Зайдешь и свечечку поставишь. И кто знает?..

Нахмурился, прибавил шагу и прошел мимо. Сам мысленно оправдывался перед женой:

— Сразу предупреждал, что не ходок туда. Ты уж прости. Теперь-то убедилась, наверно, что всё это выдумки.

С кладбища на этот раз возвратился невероятно усталый, а тут еще безпокойство какое-то навалилось. Погода, что ли, так действует? Решил вздремнуть. Промучился с час, но так и не заснул. Вышел во двор — опять не то, смута в душе не проходила, руки ни к чему не лежали. Совсем уж не зная куда себя деть, вернулся в комнату. И… встретил взгляд Николая Чудотворца с потускневшей иконы. Несколько раз провел по покрытому слоем пыли стеклу чистой влажной тряпицей. Ногтем соскоблил серое пятно, не сошедшее от влаги. Пристроившись у стола, впервые вгляделся в образ.  Святой Чудотворец в левой руке держал толстую книгу, а правой благословлял его, Павла. Смотрел вопрошающе, с участием. И Павел не выдержал:

— Николай Чудотворец, посоветуй чего-нибудь.  Как, к примеру, дальше мне жить? Чем заглушить тоску, чтобы не ныло вот тут? Где искать утешение, на кого надеяться? Ну хотя бы намекни, ведь святые же все должны знать. Жена моя уж о-о-очень тебя уважала.

Голос был безнадежен, полон отчаяния и желания хоть капельку уменьшить душившую тяжесть.

Выговорившись, замолчал надолго. А потом водворил икону на прежнее место и разочарованно добавил:

— Вот и призвал — да не ответил ты. А жена наказывала: призови, мол, Николая Чудотворца, если тяжело будет. Он обязательно поможет. А куда тяжелее-то?..

9.

В следующее воскресенье, упрятав в сумку кисть и банку с краской, двинулся привычным маршрутом. Оградку покрасить: та краска уж наполовину отскочила…

Но когда завиднелись знакомые церковные ворота, Павел почувствовал стыд перед покойной, что до сих пор не исполнил ее просьбу. Чувство было настолько ощутимым, что он заколебался. И свернул все-таки к высокому крыльцу.

Был здесь единственный раз, когда отпевали жену. Опустошенный горем, ничего тогда не заметил, не разглядел. Ведь через какие-то минуты ему предстояло навсегда расстаться с той, без которой и жизни-то уже не представлял.

Смутно помнит, что было многолюдно, сегодня же тесноты не ощущалось. На нескольких подсвечниках горели свечи, в воздухе витал приятный, слегка горьковатый аромат. Вокруг тихо, покойно.

Женщины и мужчины подходили к иконам, крестились и прикладывались к ним.

Решив немного оглядеться, Павел глаза в глаза встретился с Ним. Что это Иисус Христос, понял сразу. От жены осталось много икон, в том числе и такая, только маленькая. После похорон сложил их в коробку и убрал на шифоньер, ведь больше они не пригодятся. Оставил лишь образ Святителя Николая, без него в доме совсем стало бы пусто.

И вот теперь Павел смотрел на Христа, а Иисус Христос на него. Спаситель глядел взглядом ясным и мягким. И ему, дожившему почти до шестидесяти лет, впервые в жизни стало стыдно перед Богом.

Словно юнец, нашкодивший и теперь боящийся  трепки от отца, он поспешно отвел глаза и обратился к женщине за узким прилавком — она продавала свечи, иконы и  крестики:

— Где можно поставить свечу за умершую?

Купив самую большую свечу, поставил, где указали. Украдкой неумело перекрестился и, чтобы не мешать другим, отступил к клиросу. Там как раз запели несколько женщин-певчих.

Из слов мало что понимал, но церковная мелодия, будто живительная родниковая влага, капля за каплей касалась души, умягчая  и напитывая ее, жаждущую смертельно. Внутри неожиданно пресладко защемило, захотелось плакать.

Думал уйти сразу же, однако задержался. Набрался решимости вновь осмотреться.

В дальнем углу стоял мужчина, а рядом с ним батюшка. Мужчина, одного возраста с Павлом, что-то говорил, а батюшка слушал. Внезапно пожилой человек заплакал. Пока неуклюже промокал глаза большим платком, священник терпеливо ждал.

— Что там происходит? — с недоумением спросил Павел стоявшую рядом женщину. И глазами показал на угол.

— Исповедь там. Никогда не исповедовались? Ну и напрасно. В нашем возрасте с этим тянуть нельзя. Грехи уносить с собой на тот свет ни к чему, — сказала она так просто, словно они знакомы давно.

Вспомнилось: и жена бывала на Исповеди. Звала сколько раз и его, но он и слушать не хотел..

Вскоре мужчина подошел к иконе Спасителя, затеплил свечу и встал на колени. Медленно осеняя себя крестом, трижды поклонился до земли. Павел видел такое впервые. Удивительно, но ничто не вызывало в нем насмешки или раздражения.

Напротив…  Вдруг появилась зависть к окружающим, которые чувствовали себя своими в этих стенах. Знали, зачем пришли и что им нужно делать. А он?.. Со старой сумкой в руке, где в банке булькала краска для оградки, всем, как ему казалось, чужой, он чего-то тянул и никак не уходил. Продолжая наблюдать за тем мужчиной, будто ненароком занял свободное место рядом.

— Слава Тебе, Господи, — очень тихо произнес тот и с облегчением вздохнул.

— Страшно на исповеди? — тоже тихонько и несмело спросил Павел. Сосед внимательно посмотрел на него. Вступать в разговор он не слишком-то желал. Но, видимо, сердцем почувствовал, что вопрос этот для незнакомца не праздный.

— Да, страшно и стыдно. Но надо. Сколько дров наломаешь за жизнь-то. По злобе, по глупости, а иной раз и невольно чего совершишь. И грязь эта как песчинка к песчинке лепится, пока не превратится в камень. Носишь его в себе и понять не можешь, что же так гнетет? Откуда в сердце тяжесть? А избавить от этого каменюки может только исповедь. Милостивый Господь простит всё, только прочувствуй вину свою  и исповедуй всё без утайки.

Говорил он все так же тихо, то глядя на Павла, то на руки, в левой он до сих пор сжимал платок. В глазах, в голосе — умиротворение.

— А вдруг батюшка не простит? Стыдно-то как будет, — с сомнением предположил Павел.

— Батюшка —  свидетель исповеди. Почему же он не простит, если Сам Господь готов простить каждого искренне раскаявшегося? — не согласился собеседник.

10.

Помнил он себя лет с пяти. На шее у него всегда был крестик на «суровой» белой нитке. Нитка не рвалась, но занашивалась быстро. Мать меняла на свежую и предупреждала:

— Не потеряй крестик! Это — святое.

Сохранилось в памяти и как от неизвестной болезни умер восьмилетний брат. Его смерть настолько потрясла мать, что бедная сама едва выжила. И все сокрушалась:

— Как же я не окрестила-то тебя, сыночек мой? Что-то теперь с тобою?

Соседки недоумевали, почему убивается она не столько о смерти сына, сколько о том, что  не успела окрестить мальчишку. И утешали, как могли:

— Вон у тебя еще двое…

— Они крещеные, им легче, — отвечала мать.

Женщины переглядывались и пожимали плечами.

А вот день, когда его класс принимали в пионеры, перед глазами — как вчерашний.

На торжественной линейке старшая вожатая собственноручно повязывала красные галстуки. Накинула галстук и на его тонкую от постоянного недоедания шейку. Но заметила «суровку», потянула, и из-под рубахи показался крестик.

Изменившись в лице, она за руку потащила Павла к директору школы, сухопарой властной женщине. Ученики, да что там! — учителя боялись ее, как огня. Та брезгливо дотронулась ногтем холеного мизинца  до нитки и сказала жестким голосом:

— Фу-у, какая дремучесть! Поди прочь, и без матери в школу не являйся.

Земля шаталась под ногами, когда шел мимо новоиспеченных пионеров. В этот миг понимал одно: если бы не крестик, был бы вместе с ними.

Дома, сняв его, протянул матери и едва выговорил севшим голосом:

— Не надену больше! Меня в пионеры не приняли… А тебя в школу вызывают.

И, уткнувшись в подушку, дал волю слезам отчаяния. Прижав одной рукой крестик к груди, другой рукой мать молча гладила головку сына и тоже плакала.

11.

В пионеры он  все-таки вступил. Заглаживая прошлый промах, о котором ему нет-нет да и напоминали, старался быть в числе активистов. Чем больше взрослел, тем сильнее укреплялся в своем неверии.

О том, что стыдно и невежественно верить в Бога, говорилось на пионерских сборах, позже — на комсомольских собраниях. Утверждалось во всех книгах, которые читал Павел. И радио, авторитет которого был непререкаем, без устали вещало «о заблуждении тех, кто в силу своей малограмотности, отсталости» верит в Бога и «тянет страну и всё социалистическое общество назад, в средневековье».

А уж после полетов космонавтов заводить разговоры о каких-то небожителях считалось несуразным и смешным.

Капля камень точит, а борьба против веры в Бога была подобна не капле, а бурлящей реке. Не от того ли послушные граждане своей страны Павел и тысячи таких же, как он, хотя и крещенные родителями от рождения, не познали своего Творца и Спасителя? Так и не пришли к Нему.

Ему было за двадцать, когда скончалась мать, набожная женщина, тихая и смиренная. Как только мать покинула этот мир, так сразу же из его сердца ушли остатки сомнений: а может быть, все-таки Он есть, Всевышний?.. — исчезло и чувство вины перед Ним.

12.

Разве думал он, что все вернется? И когда? Через сорок лет! как же сожалел он теперь, что долго и упорно противился жене, отказываясь посещать храм. А ведь как хорошо в храме. Иногда дома, после службы, одолевают слезы. Но не гнетущие, как раньше, а омывающие душу от сомнений и тяжести. После этой чистки в ней устанавливаются тишина и покой. Он сейчас знает цену таким слезам и не стыдится, не избегает, а радуется им.

Теперь он в церкви в любую погоду. Стоит в одном и том же месте, близ клироса. Когда в полном единении с другими прихожанами поет «Символ веры», у него по коже бегут мурашки. Тогда особенно чувствует, что не одинок, что он лишь один из безчисленных, кого создал, а нынче и призвал к Себе Господь. И думается ему, что возвращение к Богу произошло не без помощи святого и милостивого угодника Божия Николая Чудотворца.

Как бы порадовалась Екатерина, если бы узнала, сколько времени проводит он в молитвах перед образом Святителя. Иногда же просто разговаривает с угодником Божьим, поверяя ему все свои радости и тревоги.

…Сегодня у Павла первая Исповедь. Исповедоваться есть в чем, ему стыдно и страшно. «Николай Чудо-творец, помоги мне, не дай отступить! Господи, прости за все и помилуй Твоего раба!»

Назад к списку